Неточные совпадения
Разве не молодость было то чувство, которое он испытывал теперь, когда, выйдя с другой стороны опять
на край леса, он увидел
на ярком свете косых лучей солнца грациозную фигуру Вареньки, в
желтом платье и с корзинкой шедшей легким шагом мимо ствола старой березы, и когда это впечатление вида Вареньки слилось в одно с поразившим его своею красотой видом облитого косыми лучами желтеющего овсяного
поля и за
полем далекого старого леса, испещренного желтизною, тающего в синей дали?
Старый, запущенный палаццо с высокими лепными плафонами и фресками
на стенах, с мозаичными
полами, с тяжелыми
желтыми штофными гардинами
на высоких окнах, вазами
на консолях и каминах, с резными дверями и с мрачными залами, увешанными картинами, — палаццо этот, после того как они переехали в него, самою своею внешностью поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель искусств, и сам — скромный художник, отрекшийся от света, связей, честолюбия для любимой женщины.
И опять по обеим сторонам столбового пути пошли вновь писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом в руке, пешеход в протертых лаптях, плетущийся за восемьсот верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты,
поля неоглядные и по ту сторону и по другую, помещичьи рыдваны, [Рыдван — в старину: большая дорожная карета.] солдат верхом
на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые,
желтые и свежеразрытые черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны как мухи и горизонт без конца…
Окно с цветными стеклами, бывшее над алтарем, озарилося розовым румянцем утра, и упали от него
на пол голубые,
желтые и других цветов кружки света, осветившие внезапно темную церковь.
Приглаживая щеткой волосы, он протянул Самгину свободную руку, потом, закручивая эспаньолку, спросил о здоровье и швырнул щетку
на подзеркальник, свалив
на пол медную пепельницу, щетка упала к ногам толстого человека с
желтым лицом, тот ожидающим взглядом посмотрел
на Туробоева, но, ничего не дождавшись, проворчал...
Самгин не выспался, идти
на улицу ему не хотелось, он и
на крышу полез неохотно. Оттуда даже невооруженные глаза видели над
полем облако серовато-желтого тумана. Макаров, посмотрев в трубу и передавая ее Климу, сказал, сонно щурясь...
Через несколько дней Клим Самгин подъезжал к Нижнему Новгороду. Версты за три до вокзала поезд, туго набитый людями, покатился медленно, как будто машинист хотел, чтоб пассажиры лучше рассмотрели
на унылом
поле, среди
желтых лысин песка и грязнозеленых островов дерна, пестрое скопление новеньких, разнообразно вычурных построек.
Ему представилось, как он сидит в летний вечер
на террасе, за чайным столом, под непроницаемым для солнца навесом деревьев, с длинной трубкой, и лениво втягивает в себя дым, задумчиво наслаждаясь открывающимся из-за деревьев видом, прохладой, тишиной; а вдали
желтеют поля, солнце опускается за знакомый березняк и румянит гладкий, как зеркало, пруд; с
полей восходит пар; становится прохладно, наступают сумерки, крестьяне толпами идут домой.
Вера была грустнее, нежели когда-нибудь. Она больше лежала небрежно
на диване и смотрела в
пол или ходила взад и вперед по комнатам старого дома, бледная, с
желтыми пятнами около глаз.
Вдруг из дверей явились, один за другим, двенадцать слуг, по числу гостей; каждый нес обеими руками чашку с чаем, но без блюдечка. Подойдя к гостю, слуга ловко падал
на колени, кланялся, ставил чашку
на пол, за неимением столов и никакой мебели в комнатах, вставал, кланялся и уходил. Ужасно неловко было тянуться со стула к
полу в нашем платье. Я протягивал то одну, то другую руку и насилу достал. Чай отличный, как
желтый китайский. Он густ, крепок и ароматен, только без сахару.
Казалось, что здесь было светлей, чем в
поле; листья кленов, похожие
на лапы, резко выделялись
на желтом песке аллей и
на плитах, и надписи
на памятниках были ясны.
Какие они им подносят перспективные виды собственных комнат с щеткой
на правом плане, грядкой сору
на вылощенном
полу,
желтым самоваром
на столе возле окна и самим хозяином, в халате и ермолке, с ярким бликом света
на щеке!
Порывистый ветер быстро мчался мне навстречу через
желтое, высохшее жнивье; торопливо вздымаясь перед ним, стремились мимо, через дорогу, вдоль опушки, маленькие, покоробленные листья; сторона рощи, обращенная стеною в
поле, вся дрожала и сверкала мелким сверканьем, четко, но не ярко;
на красноватой траве,
на былинках,
на соломинках — всюду блестели и волновались бесчисленные нити осенних паутин.
Мужик глянул
на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно
на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие
желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась
на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою
на руки. Кузнечик кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
Солнце так и било с синего, потемневшего неба; прямо перед нами,
на другом берегу,
желтело овсяное
поле, кое-где проросшее полынью, и хоть бы один колос пошевельнулся.
Все сели
на полу в кружок: против покута пан отец, по левую руку пан Данило, по правую руку пани Катерина и десять наивернейших молодцов в синих и
желтых жупанах.
Все это рваное, линючее, ползет чуть не при первом прикосновении. Калоши или сапоги окажутся подклеенными и замазанными, черное пальто окажется серо-буромалиновым,
на фуражке после первого дождя выступит красный околыш, у сюртука одна
пола окажется синей, другая —
желтой, а полспины — зеленой. Белье расползается при первой стирке. Это все «произведения» первой категории шиповских ремесленников, «выдержавших экзамен» в ремесленной управе.
Если ученик ошибался, Кранц тотчас же принимался передразнивать его, долго кривляясь и коверкая слова
на все лады. Предлоги он спрашивал жестами: ткнет пальцем вниз и вытянет губы хоботом, — надо отвечать: unten; подымет палец кверху и сделает гримасу, как будто его глаза с
желтыми белками следят за
полетом птицы, — oben. Быстро подбежит к стене и шлепнет по ней ладонью, — an…
Я выбежал в кухню; окно
на двор сверкало, точно золотое; по
полу текли-скользили
желтые пятна; босой дядя Яков, обувая сапоги, прыгал
на них, точно ему жгло подошвы, и кричал...
Это была цветущая женщина, напоминавшая фигурой Домнушку, но с мелкими чертами злого лица. Она была разодета в яркий сарафан из китайки с
желтыми разводами по красному
полю и кокетливо закрывала нижнюю часть лица концами красного кумачного платка, кое-как накинутого
на голову.
Тогда запирались наглухо двери и окна дома, и двое суток кряду шла кошмарная, скучная, дикая, с выкриками и слезами, с надругательством над женским телом, русская оргия, устраивались райские ночи, во время которых уродливо кривлялись под музыку нагишом пьяные, кривоногие, волосатые, брюхатые мужчины и женщины с дряблыми,
желтыми, обвисшими, жидкими телами, пили и жрали, как свиньи, в кроватях и
на полу, среди душной, проспиртованной атмосферы, загаженной человеческим дыханием и испарениями нечистой кожи.
Сторож сбегал куда-то и вернулся с огарком и затрепанной книгой. Когда он зажег свечку, то девушки увидели десятка два трупов, которые лежали прямо
на каменном
полу правильными рядами — вытянутые,
желтые, с лицами, искривленными предсмертными судорогами, с раскроенными черепами, со сгустками крови
на лицах, с оскаленными зубами.
Из столовой был коридор в девичью, и потому столовая служила единственным сообщением в доме;
на лаковом
желтом ее
полу была протоптана дорожка из коридора в лакейскую.
Около полудня явилась дама в черном платье, высокая и стройная. Когда мать отперла ей дверь, она бросила
на пол маленький
желтый чемодан и, быстро схватив руку Власовой, спросила...
Шторы падают. Там, за стеной направо, сосед роняет книгу со стола
на пол, и в последнюю, мгновенную узкую щель между шторой и
полом — я вижу:
желтая рука схватила книгу, и во мне: изо всех сил ухватиться бы за эту руку…
Близилась осень. В
поле шла жатва, листья
на деревьях
желтели. Вместе с тем наша Маруся начала прихварывать.
Он шел, не поднимая головы, покуда не добрался до конца города. Перед ним расстилалось неоглядное
поле, а у дороги, близ самой городской межи, притаилась небольшая рощица. Деревья уныло качали разбухшими от дождя ветками; земля была усеяна намокшим
желтым листом; из середки рощи слышалось слабое гуденье. Гришка вошел в рощу, лег
на мокрую землю и, может быть, в первый раз в жизни серьезно задумался.
Александров идет в лазарет по длинным, столь давно знакомым рекреационным залам; их
полы только что натерты и знакомо пахнут мастикой,
желтым воском и крепким, терпким, но все-таки приятным потом полотеров. Никакие внешние впечатления не действуют
на Александрова с такой силой и так тесно не соединяются в его памяти с местами и событиями, как запахи. С нынешнего дня и до конца жизни память о корпусе и запах мастики останутся для него неразрывными.
Но к началу сентября погода вдруг резко и совсем нежданно переменилась. Сразу наступили тихие безоблачные дни, такие ясные, солнечные и теплые, каких не было даже в июле.
На обсохших сжатых
полях,
на их колючей
желтой щетине заблестела слюдяным блеском осенняя паутина. Успокоившиеся деревья бесшумно и покорно роняли
желтые листья.
Этот свет
желтым четырехугольником лег
на полу, словно врезался в мрак спальной, не сливаясь с ним.
Койки напоминали гробы, больные, лежа кверху носами, были похожи
на мертвых воробьев. Качались
желтые стены, парусом выгибался потолок,
пол зыбился, сдвигая и раздвигая ряды коек, все было ненадежно, жутко, а за окнами торчали сучья деревьев, точно розги, и кто-то тряс ими.
Светало, свеча горела жалко и ненужно, освещая чёрные пятна
на полу у кровати;
жёлтый язычок огня качался, точно желая сорваться со светильни, казалось, что пятна двигаются по
полу, точно спрятаться хотят.
Седые, грязные волосы всклокоченных бород, опухшие
жёлтые и красные лица, ловкие, настороженные руки,
на пальцах которых, казалось, были невидимые глаза, — всё это напоминало странные видения божьего крестника, когда он проезжал по
полям мучений человеческих.
Молчание. Опять поклоны. Неугасимая лампада горит неровным пламенем, разливая кругом колеблющийся неверный свет.
Желтые полосы света бродят по выбеленному потолку,
на мгновение выхватывают из темноты угол старинной печи и, скользнув по
полу, исчезают. Нюша долго наблюдает эту игру света, глаза у ней слипаются, начинает клонить ко сну, но она еще борется с ним, чтобы чуточку подразнить строгую бабушку.
Пью, смотрю
на оборванцев, шлепающих по сырому
полу снежными опорками и лаптями… Вдруг стол качнулся. Голова зашевелилась, передо мной лицо
желтое, опухшее. Пьяные глаза он уставил
на меня и снова опустил голову. Я продолжал пить чай… Предзакатное солнышко
на минуту осветило грязные окна притона. Сосед опять поднял голову, выпрямился и сел
на стуле, постарался встать и опять хлюпнулся.
Дома ближайшей деревушки, деревья леса, протянувшегося зубчатой темной лентой
на горизонте,
поле в черных и
желтых заплатах — все вырисовывалось серо и неясно, точно в тумане.
Желтое пламя, придавленное шапкою нагара, выставляло напоказ дюжины две мелких, но неуклюже толстеньких стаканов с зеленым и фиолетовым отливом, которые теснились
на сосновой доске прилавка, такой же жирной, как огарок, и черной, как
пол.
Голос у Павла хрипел, как после долгого похмелья, лицо было
жёлтое, волосы растрёпаны. Лунёв взглянул
на него и вскочил с
пола, крикнув вполголоса...
Долго стояли они, пораженные величием Изорина в шляпе Карла Моора с огромными
полями и осанкой высокого юноши Белова, важничавшего перед встречными своей красно-желтой кофтой из блестящей парчи, в которой еще
на днях Бессонова играла сваху в «Русской свадьбе».
На мокром
полу «холодной», разметав руки и закрыв глаза, лежала женщина в вылинявшем зеленом шерстяном платье… Набеленное, испитое лицо ее было избито. Смотритель взглянул
на желтую бумажку, которую ему подал городовой.
Он сидел предо мною за самоваром в своей обширной, как облако, рясе из темно-желтой нанки и, размахивая из-под широких
пол огромнейшим смазным сапогом, все говорил мне о семинарии, где учился, об архиереях и о страшных раскольниках, и потом, смахнув
на воспоминания о бабушке, вдруг неожиданно сделал ей приведенное определение, которое до того удивило меня своею оригинальностью, что я не удержалась и воскликнула...
Каникулы приходили к концу, скоро должны были начаться лекции. В воздухе чувствовались первые веяния осени. Вода в прудах потемнела, отяжелела.
На клумбах садовники заменяли ранние цветы более поздними. С деревьев кое-где срывались рано пожелтевшие листья и падали
на землю, мелькая, как червонное золото,
на фоне темных аллей.
Поля тоже
пожелтели кругом, и поезда железной дороги, пролегающей в полутора верстах от академии, виднелись гораздо яснее и, казалось, проходили гораздо ближе, нежели летом.
Слева сверкал камин литого серебра с узором из малахита, а стены, от карниза до
пола, скрывал плющ, пропуская блеск овальных зеркал ковром темно-зеленых листьев; внизу,
на золоченой решетке, обходящей три стены, вился
желтый узор роз.
Желтый мох, которым были законопачены пазы между бревнами, не успел еще завянуть и таращился клочьями, усиками и колючей щетиной; когда по утрам горячее июльское солнце врывалось в окна конторы снопами ослепительных лучей, которые ложились
на полу золотыми пятнами и яркими полосами, веселые зайчики долго и прихотливо перебегали со стены
на стену, зажигая золотыми искорками капли свежей смолы, вытоплявшиеся из расщелявшихся толстых бревен.
Трудные переходы, пыль, жара, усталость, сбитые до крови ноги, коротенькие отдыхи днем, мертвый сон ночью, ненавистный рожок, будящий чуть свет. И всё
поля,
поля, не похожие
на родные, покрытые высокою зеленою, громко шелестящею длинными шелковистыми листьями кукурузой или тучной пшеницей, уже начинавшей кое-где
желтеть.
Асклипиодот со смелостью вполне пьяного человека пошел к громадной
желтой собаке, которая дико металась у своей конуры
на длинной цепи; собака
на мгновение было притихла, но в следующую минуту, когда Асклипиодот хотел ее погладить, она сначала схватила его за руку, а потом за
полы подрясника.
Неровный
пол был когда-то покрыт
желтой краской, а теперь остались только кой-где следы этой краски; воздух был пропитан, как в больнице, запахом каких-то лекарств и тяжело действовал
на свежего человека.
Буланин не выходил из отделения. Он стоял у окна, заделанного решеткой, и рассеянно, с стесненным сердцем глядел
на огромное военное
поле, едва покрытое скудной
желтой травой, и
на дальнюю рощу, видневшуюся неясной полосой сквозь серую пелену августовского дождя. Вдруг кто-то закричал в дверях...
Кальсонер выскочил в вестибюль
на площадку с органом первым, секунду поколебался, куда бежать, рванулся и, круто срезав угол, исчез за органом. Коротков бросился за ним, поскользнулся и, наверно, разбил бы себе голову о перила, если бы не огромная кривая и черная ручка, торчащая из
желтого бока. Она подхватила
полу коротковского пальто, гнилой шевиот с тихим писком расползся, и Коротков мягко сел
на холодный
пол. Дверь бокового хода за органом со звоном захлопнулась за Кальсонером.
Иду — как пьяный, тоска мне, куда идти — не знаю. К себе,
на постоялый, — не хочется: шум там и пьянство. Пришёл куда-то
на окраину города, стоят домики маленькие,
жёлтыми окнами в
поле глядят; ветер снегом поигрывает, заметает их, посвистывает. Пить мне хочется, напиться бы пьяному, только — без людей. Чужой я всем и перед всеми виноват.